Письмо это залетело к нам в редакцию непонятным образом и по непонятной причине. То есть способ был самый обычный – по электронке, но от незнакомого нам человека и на случайно найденный им адрес одного из наших сотрудников. В теме письма, как пароль, стояло: «Юра Григорьев». Человек представился: «Меня зовут Борис, я одноклассник Юры Григорьева, руководителя компании «Орко-тур», который, к великому сожалению, скончался в январе этого года. Близкий приятель Юры Володя Пахомов вместе с сообщением о Юриной смерти прислал мне воспоминания о Юре, которые, как мне кажется, могли бы заинтересовать ваших пользователей, многие из которых, как я понимаю, знали его довольно близко».
Текст этих воспоминаний длинный. Но – не оторваться.
Мы не стали откладывать его на следующий январь, к годовщине, не стали подгонять ни под какую другую дату. Не стали связываться с отправителем, чтобы выяснить – что вас подвигло, чем руководствовались?..
Человек ушел, и его очень не хватает. Чтобы его помнить, круглые даты не нужны. Поэтому просто – вспомним.
Этот текст, залетевший в редакцию вне всяких графиков и поводов, публикуем как есть. С минимальными сокращениями. Разбив на главки, названиями которых – строчки из этого же текста.
Стойкая томская десятка
Вот и проводили Юру Григорьева в последний путь.
В субботу 26 января, почти в 9-дневие соблюли христианский обычай, славно посидели, поговорили, повспоминали. И ангелы своими крыльями прошуршали нашему собранью с тихой радостью. Были почти все те, кто живет в Томске (Нелличка Абушаева, Санька Сысоев, Олег Загородний, Юра Малиновский, Светочка Атрахимович, Галя Еремкина, Таня Петроченко, всегда опаздывающий Вова Калашников, Гусек, з…ц, вообще скрылся с горизонта), да еще Тома Потапочкина, переехавшая с Д. Востока еще в ноябре под Новосибирск. Снова Юра объединил нашу стойкую томскую десятку «выпуска 69-го». И снова вся наша встреча прошла как-то по-доброму и тепло.
Девчонки собрали отличный стол. Как всегда, пацаны еще раньше конца поминального застолья хорошо нагрузились «беленькой», Малиныч был по своему обыкновению мрачен и немногословен, Калаша часто наливал и быстро захмелел, Олег довольно быстро, раньше всех, уехал на своей машине, которую мы дружно вытаскивали из дороги, раскисшей от совсем неожиданной оттепели. Затем через час ушел Саша, который, как мне показалось, был в этот раз как-то подавлен и взволнован.
Эта наша поминальная встреча, как я почувствовал, задала какой-то «новый формат», как сейчас принято говорить, отношений для бывших одноклассников… Явно в ней проглядывался совершено новый, ранее еще совершенно не отработанный нами сценарий наших встреч. Но, как мне показалось, все смутно или ясно почувствовали, что он через какое-то время станет для нас обычным и неизбежным явлением, как ни зарекайся на счет того, что «лучше нам встречаться в другой обстановке».
Нет, друзья, не убегайте от всем нам необходимой ясности – нужно учиться умирать, а сейчас уже и пора этому начать учиться. И ритуалы, соответственно сопровождающие наш уход – самый простой путь к этой «науке» жизни. Философы в ней продвинулись, пожалуй, дальше всех, объявив еще от Сократа свое занятие, т.е. философию, «приготовлением к смерти». «Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе, - предлагает нам Мишель Монтень. – Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть освобождает нас от всякого подчинения и принуждения. И нет зла для того, кто постиг, что потерять жизнь – не зло». Могу от себя заметить, что помнить и поминать тех, с кем тебе довелось жить – это хороший обычай, даже такой обычай, который приводит нас к добру.
«Новый формат» задавался и тем, что теперешняя встреча проходила не в формальной ситуации (как обычно в кафе, например), а на дому. Некоторое напряжение, связанное с этой новизной, к которой следовало теперь как-то приспособиться, вольно или невольно еще накануне сбора почувствовали большинство из нас. Это какими-то необычными нотками, темами разговоров, невольными ассоциациями проявлялось еще в наших предварительных переговорах и беседах. Ведь домашняя обстановка уже совершенно неформальна и требует выхода за пределы давно сложившегося ролевого общения, требует выхода за пределы уже устоявшегося комплекса того набора ассоциаций, которые традиционно связаны со школьной жизнью (разные сохранившиеся устойчивые «воспоминания» об этом времени). Тут уже требуется выход в какие-то новые пространства общения... И это было почувствовано большинством из нас.
Дурачиться с ним было необыкновенно приятно
Скажу немного о том, что меня связывало с Юрой.
С Юрой Григорьевым мы сошлись в последние два класса школы, когда я из своего расформированного класса был переведен в 9-й «Г». Фигура Юры ясно и отчетливо обозначилась в моей школьной юности. Без него, случись такое, хотя я точно знаю, что весь ход событий и встреч в нашей жизни так или иначе предопределен свыше, эти годы явно потеряли бы для меня в свете и теплоте.
Нельзя было не оценить его доброжелательности, внутреннего достоинства, деликатности, его легкого, органичного юмора, ясности ума, наблюдательности и т.д. Дурачиться с ним было необыкновенно приятно, и в этом занятии мы легко находили общий язык. Мы сразу и понятно друг для друга разыгрывали с ним самые различные «сценарии». Шпионов на выполнении задания – на одной из любимых моих фотографий Юра напряженно и глубоко затягивается сигаретой, которую сейчас он должен передать ее мне и мы, наконец, примем «окончательное решение о ликвидации агента». Заядлых алкашей («Ты меня уважаешь?»). Отношения известной троицы из «Кавказкой пленницы». Сельских недотеп («А чаво?»). Разных чванливых фигур, самоуверенных придурков, «зашизовавшихся» болтунов, настоящих, насгибаемых партийцев («Партбилет на стол!», «Это доверила мне партия, и ты меня партийным билетом не попрекай! Только партия и решит это!»), слишком уж серьезных и самоуверенных наших учителей и т.д.
Недостатка в «сценарном материале» для нас никогда не было – ведь жизнь, для тех, кто открыто и радостно вступал в нее, бурлила и открывалась каждый день какой-нибудь своей новой стороной. К тому же мы прилежно читали художественную литературу и регулярно ходили в кино. И уж возможности слегка подурачиться над тем, что нам ежедневно встречалось, мы никогда не упускали: на переменах, в свободное от учебы время, во время «культпохода» в театр, на репетициях классных мероприятий, в походах «на природу», на различных строительных отработках и т.д.
Способность настроиться на другого
Юра всегда был заметно серьезнее меня: он старался хорошо учиться, всегда был уважителен в отношениях со старшими, глубоко и искренне уважал своих отца и мать. Это был всегда добрый, честный, надежный товарищ, никто не мог припомнить, чтобы он с кем-то когда-то пытался враждовать.
Особенно, что нас сближало внутренне, - это наше юношеско-советское желание сделать что-нибудь хорошее для людей. Так, например, мы полностью сходились с ним в одном нашем позитивном стремлении – бороться с хулиганами. У многих наших ребят проявлялось это стремление, и у некоторых оно впоследствии серьезно оформилось, вызрело, стало их профессией, как, например, у Олега, с которым мы еще раньше в компании с еще четырьмя такими же энтузиастами-шестиклассниками пытались охранять правовой порядок своего околотка. Это стремление к «борьбе за светлое и лучшее» завело нас с Юрой в весьма глупую и неприятную ситуацию, когда нами, наивными 16-летними пацанами с открытыми романтичными установками, стали «руководить» и повелевать уж совсем не позитивные социальные герои, о которых мы знали по кинофильмам и книгам, а обыкновенные самодуры, психопаты, жалкие трепачи и т.д. Но… мы с ним сумели тогда все же с юмором отнестись ко всему увиденному и пережитому за время нашей славной «борьбы за социалистический правопорядок» (и большое ему спасибо за это!). Свиной хлев остался свиньям, а мы смогли налегке пойти дальше, в открывающуюся перед нами даль, казавшуюся нам тогда еще бесконечной.
Но, пожалуй, особенно Юра был симпатичен мне тем, что у него была органичная способность, редкая во все времена, – способность настроиться на другого, способность выслушать его. Со временем, уже в пору зрелости, она, эта способность, стала проявляться у него несколько менее, что совсем неудивительно – ведь при его сверх перенасыщенной контактами деятельности, когда он руководил своей турфирмой, четкость, функциональная адекватность в общении становится уже более подходящей формой взаимодействия «с другим», становится даже просто необходимой…
Помню, мы с ним в ходе случайной встречи в летнюю сессию в университетской роще обсуждали проблему психологического, нравственного давления и засилия, с которой я столкнулся со стороны преподавателей во время своей учебы в университете. Юра внимательно меня выслушал, да ему и самому было, что сказать по этому поводу (он ведь обладал хорошей природной наблюдательностью над людьми, над их поведением, у него было развито чувство справедливости). И у нас состоялся весьма интересный разговор, который привел нас тогда, входящих в сложную, «большую» жизнь молодых людей, к общим выводам. Но в целом эта проблема его не волновала, и мы больше ее никогда не затрагивали в своем общении. Он чувствовал себя среди людей более устойчиво, так что ему не было большой необходимости отстаивать свою «психологическую свободу». А после того, как Юра закончил Томское училище связи, а я – филологический ф-т университета, мы с ним далеко разъехались (он офицером связи в Германию, а я – учителем литературы в речной поселок на берегу Чулыма). И после этого мы долго-долго не виделись.
…я так был необычайно рад тогда, когда мы снова встретились с Юрой в его неожиданный приезд на школьный вечер встречи ранней весной 1984 года. «Теперь я снова нашел тебя», - сказал тогда я ему на прощанье, что звучало как надежда на то, что мы теперь уже обязательно будем поддерживать связь друг с другом. Но этого не случилось. Однако радость от той встречи не выветрилась во мне и поныне, оставив даже вполне определенные и неистребимые воспоминания и ассоциации, до сих пор еще теплые и бодрящие.
Со стороны его всегда прямостоячего затылка
…Одним из его уже поздних «достижений» было то, что он после почти двадцатилетнего перерыва в наших более-менее регулярных встречах одноклассников после окончания школы к сорокалетию этого события, в теплый августовский вечер 2009 года, снова собрал всех оставшихся в живых и в твердой памяти товарищей и подруг его школьной юности, в единый круг.
Он к этому времени уже сильно изменился: заматерел, засолиднел, отпустил красивые усы, у него появилось брюшко, нехарактерное для его всегдашней юношеской худобы и вытянутости, красиво и благопристойно зачесанные назад волосы с залысиной уж совсем не были похожи на всегдашнюю короткую в челе юркину стрижку – он производил впечатление человека совсем успешного, адаптированного к жизни, очень активного, знающего себе цену, но, как и прежде, очень открытого, доброжелательного, тактичного. Этот его вид был для меня посланием его последних почти 25 лет жизни, о которой я ничего не знал. Мне, который был всегда уверен в своей памяти на лица, неприятно было осознать, что я не узнал бы его, встреться мы где-нибудь случайно, и к этому его новому образу я так и не смог полностью привыкнуть. Но, бывает же такое, - я абсолютно точно и безошибочно узнал нашего «Гришку» со стороны его всегда прямостоячего затылка, вытянутой в линию шеи и всегда весело торчащих в стороны его великолепных, лопушистых ушей.
Мы тогда дружной толпой побродили около школы, много фотографировались. Лиственницы, растущей напротив входа в школу, возле которой мы любили фотографироваться, уже не было; тот спортзал, который еще нам самим довелось строить и в закоулках которого, заваленных битым кирпичом, мы в выпускной вечер прятали шампанское, блистал великолепием, которое нам тогда, в наше время, и присниться не могло... Обнимания, шлепки, поглаживания, похлопывания, шутки, легкие, свободные воспоминания – было тепло, легко и немного тревожно. Неужели это мы – те пацаны и девчонки, какими мы себя так хорошо помним?! Неужели время может лететь так быстро?! Не верится. Никак не могу этому поверить.
В «Славянском базаре» на берегу Томи по наводке Юры мы провели большую часть вечера, удачно пересидев здесь и невероятно сильный, внезапно начавшийся ливень. Юра сам выбрал это место и угощал нас. Каждый коротко рассказал о своей жизни «после 69-го». За громкой ресторанной музыкой я с трудом мог расслышать говорящих, и тогда нашел свою позицию в этой крайне некомфортной для меня ситуации – просто смотреть и смотреть на своих школьных друзей, и ни о чем не думать, и даже ничего при этом не вспоминать. Просто смотреть…
То, что Юра собрал нас вновь, было тогда главным для меня, а вовсе не то, что я впоследствии увидел в этой встрече с ним новую возможность поговорить «о наболевшем»... Я написал ему несколько писем по э/почте. Он быстро ответил мне, но явно был не готов обсуждать заявленные мной темы. «Я – человек простой, 25 лет в строю, дослужился до полковника и для меня «А» - это «А», а не «Б», - добродушно-насмешливо написал он мне в СМС-ке, когда я торопливо ждал от него суждения на описание одной вещи, глубоко и болезненно затронувшей мое сознание, но не совсем непонятной даже и для меня самого. И я тогда сделал полезную для себя попытку встать на позицию его восприятия – и действительно видел, что у меня вышло перекручивание, очередное «забегание вперед», а не так необходимая мне «зрелая мысль» о событиях моей и окружающей меня жизни. Но попозже «мысль» все же вызрела, понимание события выстроилось, и в этом состоянии ты практически уже перестаешь нуждаться в собеседнике, хочется только рассказать о том, как все-таки здорово жить на свете, что морозец бодрит, что звезды ясны, как никогда, что медсестры бывают чертовски привлекательны и прочая. О чем я старался поделиться с Юрой, особенно когда у него с ноября 2012-го наступила почти непрерывная пора госпитализации.
«Денег мы еще заработаем»
Лучше всего я помню наши три ежегодные встречи в Москве по концу лета, где я останавливался по дороге в Севастополь, где у меня живет сестра. Он всегда встречал меня утром в домодедовском аэропорту и каждый раз – на другой машине. Каждый раз наши встречи происходили в период его медицинских процедур (первой была химиотерапия), что заметно отражалось на его внешности и его состоянии, поначалу он все пытался прочитать на моем лице, удивляет меня его вид или нет. А лечился он стойко, последовательно, грамотно, с выраженной уверенностью в выздоровлении.
В первую встречу, в 2010 году, мы ездили по Москве, Юра показывал мне всякие достопримечательности, те места, где он жил и работал ранее, фотографировались на Красной площади. Напоследок он сводил меня в какой-то ресторан, разделанный в стиле кабинетов следователей НКВД, цены в котором серьезно поразили мое провинциальное воображение («Ничего, - успокоил меня Юра, - денег мы еще заработаем»). А на дорогу накупил мне каких-то печенюшек и фруктов.
Дважды (в первый и второй мой приезд) я побывал в его туристической фирме, нельзя было не заметить уважительное к нему отношение его сотрудников, его знание дела, его владение всеми текущими событиями. Удивительно было видеть и представлять себе то, как он может справляться со всем этим своим хлопотным хозяйством.
С требованиями нашей «постперестроечной жизни» Юра сумел вполне справиться и даже, что уж совсем не в стиле нынешнего времени, сумел остаться при этом еще и порядочным, ответственным человеком, каким он всегда и был, хотя его самого не раз просто-напросто обворовывали ловкие «партнеры», видимо, считавшие порядочность признаком слабости. Об уважении к нему неоднозначно высказались на соответствующем форуме в Интернете его коллеги, друзья и знакомые в связи кончиной Юры, Юрия Геннадьевича Григорьева. Откуда вообще у него было столько сил, чтобы жить в этом сумасшедшем, стяжательском, неприветливом мегаполисе, растить детей, отстраивать дом, вести свой не простой и рискованный бизнес, бороться со своей страшной болезнью, начать строить новое дело и т.д.? Я не переставал удивляться этому… Я не мог не заметить в его поведении и самочувствии хорошо скрываемые нотки некоторого разочарования, внутренней напряженности, но никогда не видел у него признаков загнанности, ожесточенности, он всегда оставался открытым миру, коллегам, друзьям. Он сумел принять и выдержать невероятное, на мой взгляд, – неизбежность существования в том бесконечном безумии, которое обрушилось на нас за последние 20 лет, и возможность достойного, человеческого существования…
Пакет с желтыми грушами из своего сада
В последнюю нашу встречу прошедшим летом 2012-го он выглядел заметно более усталым и был менее разговорчив, нежели обычно. Помню, он привез меня на какую-то серую московскую улицу, на которой мы простояли минут 7-10, беседуя то о школьной дружбе, то о политике. В одной из многоэтажек он показал то место, где ранее была его квартира. Он в тот день заметно куда-то спешил. При расставаньи возле станции метро Юра подал мне «на дорожку» увесистый пакет с небольшими желтыми грушами из своего сада, как оказалось, очень вкусными. Договорились снова встретиться на моем обратном пути в Томск, и уже тогда сможем побольше пообщаться, но у меня тогда не нашлось столько времени, чтобы полноценно увидеться с ним до отлета моего самолета.
Когда после Нового 2013-го года в ходе очередной лежки Юры в госпитале Бурденко я стал получать от него какие-то разбитые, с грамматическими ошибками, фрагментарные и, что уж совсем не характерно для него, запоздалые СМС-ки, то я почему-то сразу понял – дело уже по-настоящему плохо, несмотря на его бодрое заверение, что «мы еще постреляем» («подстреляем» - написал он). Я поговорил об этом с Сашей Сысоевым, а после разговора Саши с Юрой по телефону мы с Сашей уже стали открыто думать о том, как и от кого мы сможем вовремя узнать про то, что и как происходит с Юрой. Телефон его вскоре и вовсе перестал отвечать. И только на следующий после день после 18-го января мы по цепочке, так и не помню, кто получил это известие первым (кажется, Слава Наймушин), узнали о том, что Юра умер. А на еще следующий день мне позвонила дочь Юры, Наташа, которой он накануне сам сделал распоряжения о том, кому обязательно следует позвонить…
Владимир Пахомов.
30.01.2013.
г. Томск.